Война в Украине разделила российских музыкантов на два лагеря. В одном из них оказались артисты, так или иначе поддержавшие вторжение, что позволило им продолжать выступать с большими концертами на родине. В другом — музыканты, решительно осудившие агрессию и покинувшие свою страну в знак протеста или спасаясь от репрессий.

Василий Зоркий был одним из тех, кто уехал, но попытался сохранить профессию. Вместе с другом он создал аскетичный бродячий дуэт The Nomad Shapito и отправился в настоящий мировой тур, не имея даже собственной гитары. 

Роман Супер встретился с Василием Зорким в Вильнюсе, который стал для музыканта новым домом. 

Чем ты был занят, когда начиналась война?

После ковида я подумал, что больше не хочу заниматься разными развлекательными мероприятиями. Я понял, что хочу делать кино. И я довольно много времени потратил на то, чтобы как-то развить карьеру сценариста. Основные мои занятия тогда — это сценарии для кино и музыка. Вот в эти дни я сдавал свой первый сценарий для полного метра. Начинались тестовые съемки этого проекта. Параллельно мы играли концерты. У нас был концерт 23 февраля 2022 года на ВДНХ.

В честь защитников Отечества?

Отрабатывали контракт, который у нас был заключен еще до ковида, — 5 или 6 концертов на ВДНХ. И вот мы играли последний. Было суперстранно. Было понятно, что есть какое-то дикое напряжение, но при этом я был абсолютно уверен, что никакой войны не будет. И даже поругался со своей близкой подругой в этот день. Она замужем за украинским художником, а я говорил, что она истерит и паникует.

Сколько ты продержался после начала войны в Москве?

Я понял в тот же день, что буду уезжать. Но довольно много времени ушло, чтобы понять, как именно я уеду. Месяца четыре заняла подготовка. Мне надо было выйти из всех проектов, уйти из разных благотворительных историй, выйти из киношных проектов. Невозможно просто сказать: чуваки, до свидания, я поехал. Я уехал 8 мая вечером. Из окна квартиры, в которой я жил, была видна репетиция парада, танки ехали. Я открыл окно: там идут танки, летят самолеты, гигантская буква Z где-то над театром на Сухаревской. Я подумал, что пора у**ывать прямо сейчас.

У тебя были аргументы в пользу того, чтобы остаться? 

Нет, у меня не было таких аргументов. Надо сказать, что я находился в довольно привилегированной позиции, потому что понимал, что могу легко оформить документы. У меня бабушка литовка. Я знал, что у меня есть такая опция. Этой опцией нужно было воспользоваться много лет назад, я собирался, просто всегда откладывал. В этом смысле я хотел уезжать давно: в 2014-м, потом в 2016-м, потом в 2017-м.

Литовская бабушка — это ворота в гражданство Литвы?

Я получил ПМЖ, но это ворота в гражданство, да. 

Российский паспорт для тебя в Литве является проблемой? С точки зрения и бюрократии, и бытовых отношений с людьми?

Нет, вообще нет. Я искренне могу сказать, что ни разу не сталкивался с проблемой русофобии. Притом что поводов было миллион. В Литве все были дружелюбные, во многом помогали, шли на какие-то компромиссы. Я знаю, что это не у всех так. Просто мне повезло, мне все время попадались очень приятные люди.

После вот этого огромного количества проектов, которыми ты занимался всю свою жизнь, после огромного города, который ты знаешь как самого себя, ты оказался в Литве — маленькой, непонятной, новой. Стресс у тебя был колоссальный? 

Тревожные люди в ситуации п****ца чувствуют себя суперспокойно. Внешний хаос уравновешивается с внутренним хаосом, и тебе становится нормально. Когда война началась, у меня было суперспокойное состояние: так, я уезжаю. Внутреннее напряжение, которое у меня было до этого, бесконечное количество каких-то внутренних компромиссов, вопросы к своей совести, какие-то претензии к себе… у меня сразу было облегчение по этому поводу. Я точно уезжаю и заканчиваю работу здесь. И второе — я очень люблю Вильнюс, мне понравилось, что я сменил большой город на маленький. В-третьих, Европа — это офигенная сеть с точки зрения транспортной доступности. Ты сел в самолет и прилетел куда нужно, потратил на это 20 евро. В Литве у меня появилось ощущение, что я в очень спокойном и безопасном месте, где я могу говорить, что думаю, где мне не надо отворачиваться от реальности и где я при этом остаюсь в контакте со всем миром.

Image Credit

Courtesy of Vasily Zorkiy

Чем ты занялся, уехав из России? Я правильно понимаю, что ты взял гитару и…

Я и гитару-то не взял…

Чтобы багаж не сдавать?

Да.

Хорошо. Что ты взял?

У меня был с кем-то разговор, очень длинный, когда все посыпали голову пеплом, когда мы «провалились как нация», когда было гнетущее ощущение раздавленности… Так вот, мне кто-то опять начал объяснять, что мы нигде никому не нужны, что ничего не возможно, ничего не получится. А я говорю: уверен, что все еще возможно, если нормально подойти к делу. Тогда у меня возникла идея, что я хочу ездить с маленькими концертами по всему миру. У меня была гипотеза: может ли неизвестный музыкант дать до хрена концертов по всему миру и что-то на этом даже зарабатывать?

Причем в суперэкстремальной ситуации для русскоязычного мира.

Да! Я взял своего друга Дениса Липатова, и мы решили это проверить на себе. Я придумал такую стратегию: мы играем бесплатные концерты за донаты. На них приходят любые люди. Мы будем рекламироваться через эмигрантские чаты, просто рассказывать про себя. Я добавился во все чаты всех городов. Я состоял в 279 чатах. «Ноготки-Вильнюс», «Мамочки-Ереван», «Девичник в Кельне». Я просто писал: «Здравствуйте, меня зовут Вася, я жил в Москве, такой-то музыкант. Вот у меня такие-то песни. Приходите, вход бесплатный, захотите — оставите донаты». И в каждом городе стали приходить люди. И реально мы стали забивать все города подряд, причем не только те, где мы точно знали, что на нас кто-то придет, а города, о существовании которых я сам, честно говоря, не подозревал. Я никогда в них не был.

А как это продюсерски устроено? Нужно найти площадку, договориться с ней. Нужно понять, есть ли там звук. Даже в самых аскетичных конструкциях присутствует некоторая организаторская работа.

Единственное, чем я реально классно владею в жизни, — это умение коммуницировать с людьми. Я лет с пятнадцати намеренно выстраивал сеть человеческих знакомств. В случае с концертами я просто писал в фейсбуке: знаете ли вы какие-нибудь площадки в городе Дюссельдорф? И кто-то знал кого-то, кто знал кого-то, через кого я находил площадку в городе Дюссельдорф. Еще нужно понять, как туда доехать, нужно понять, где ты будешь жить, найти кого-то, кто в этом городе готов тебя разместить. Но на самом деле выяснилось, что почти во всех городах есть какие-то люди, которым очень важно в этом тоже поучаствовать. Им хочется помочь тебе, им хочется быть полезными, им хочется что-то делать. Человек, придавленный стыдом, не может никогда пошевелиться. Мне очень понравилась эта мысль: надо выходить из этого оцепенения, просто что-то делать, и ты даешь людям возможность что-то делать. В каждом городе были люди, которые нас возили, находили звук. 

Как ты логистику простраиваешь? Как понимаешь, куда лететь дальше? 

Я открываю Google Flights, нахожу самые дешевые перелеты подряд. Просто смотрю, откуда дешевле лететь. Из Рима в Португалию — 20 евро. Значит, мы летим туда. Потом из Португалии летим дальше.

Твой концертный график зависит прежде всего от удачных авиаперелетов?

Ну да. Авиабилеты или автобусы.

Каким был твой самый маленький концерт?

У меня был концерт в Берлине, на который никто не пришел. Ноль человек. И концерт в Брно, на который пришли четыре человека.

А самый большой?

Белград. Там было человек двести. В Париже было человек сто пятьдесят. И в Вене тоже сто пятьдесят.

Когда пришло ноль человек, ты расстроился?

Это огромный удар по моему самолюбию в первую очередь. Много лет назад я играл с Димой Емельяновым, который сейчас у Земфиры играет. Он мне тогда сказал: «Ты понимаешь, почему в Англии музыканты такие крутые? Потому что до того, как они стали вообще кому-то известны, они отыграли по 50—100 концертов в говнобарах, без звука, без света, куда никто не приходил».

Это закаляет и приземляет.

Абсолютно. У нас в Дюссельдорфе был концерт, на котором две трети публики были украинцами и немцами. В Австрии был концерт, где было 40 австрийцев, пришлось говорить по-английски. А в Будапеште был концерт, где нас никто не слушал, всем было насрать. Много очень разных вызовов, в результате которых ты просто чувствуешь, как становишься спокойнее, увереннее.

Что говорят украинцы, которые приходят на твои концерты?

Обобщая, мы представляем, что украинцы — это какое-то монолитное нечто, у которого есть одно мнение. А это очень разные люди с очень разными взглядами.

То есть могут и в лицо плюнуть.

Могут, могут, могут. Но я к этому совершенно спокойно отношусь, потому что не принимаю на свой счет. Я готов участвовать в этом разговоре. К нам на концерты приходили люди из Донецка, Луганска, Мариуполя, Авдеевки, Бучи, Бахмута, Львова, Одессы, Киева. И это очень разные люди с разными мнениями. Они даже говорят на разных языках. Кто-то по-украински, кто-то по-русски. Огромное количество людей в Украине сегодня уверены, что в России абсолютно все е**нулись. Медиа работают в обе стороны. Катя Марголис в этом смысле занимается жесткой пропагандой. То, что она делает, — это абсолютно недопустимая пропаганда. Она намеренно искажает картинку, говоря при этом набор каких-то правильных вещей. Она создает ощущение, что все россияне сошли с ума, а это неправда. 

Все россияне, кроме самой Марголис, разумеется. 

Разумеется. Конечно. И, знаешь, для огромного количества людей из Украины, которые приходили на наши концерты, было сюрпризом существование россиян, для которых антивоенная позиция — это норма. Еще на наших концертах я понял, что украинцам сейчас очень важно рассказывать и быть услышанными. Были у нас на концертах и люди с другими взглядами. Был парень в Австрии — он из Мариуполя, — который одинаково ненавидит и Путина, и Зеленского. Он бежал из Мариуполя через Россию. Его сначала держали в каком-то подвале украинцы, проверяли на шпионство. Потом русские точно так же держали в подвале. И те и другие угрожали ему. Так что это очень разные люди. Но в целом я могу сказать, что все говно, которое я поел за это время, я поел от своих соотечественников. Нас никто не мешает с говном так, как мы себя сами. Мне кажется, что это настолько ошибочная стратегия! Это разобщает, и только. 

У тебя получается зарабатывать на твоих бесплатных концертах? Люди донатят? И как это вообще выглядит? Ты коробку ставишь? 

Да, ставишь коробку и постоянно напоминаешь людям, что мы рады донатам. В Париже мы можем заработать полторы тысячи евро. В Белграде или Армении, например, гораздо меньше. В крупных городах донатят нормально, это работает.

Расскажи, пожалуйста, как российская инди-музыкальная сцена отреагировала на войну? Уехала эта сцена? Осталась?

Я хорошо себе представляю, что происходит с музыкальной сценой в России. Появился гигантский водораздел среди музыкантов. Нельзя сказать, что все одинаково осудили войну и уехали. Нет, это не так. Многие поддержали ужас.

Image Credit

Courtesy of Vasily Zorkiy

Хорошие музыканты в том числе?

Очень хорошие, да. Когда я говорю «музыканты», то это не обязательно фронтмены. Я имею в виду людей, которые занимаются музыкой, играют в группах, сессионные составы. Огромное количество хороших музыкантов, к великому сожалению, просто сумасшедшие.

Я знаю только одного такого музыканта, это барабанщик Tequilajazzz — Дусер.

Ну, вот таких ребят — миллион. Со всей палитрой от «все неоднозначно» до «мочить укропов». Но многие артисты уехали. И довольно успешно, кстати, уехали. Начала появляться сцена вне России. В сплоченном виде. У оставшихся в России музыкантов очень много работы, очень много концертов стало, освободилось очень много места, много заказных концертов.

Что происходит с музыкальными фестивалями в России? Ты на правах организатора одного из самых мощных фестивалей «Пикник «Афиши» можешь это профессионально оценивать. 

Очень много что закрылось, но закрылось понятно почему: деньги ушли. Большой музыкальный фестиваль только на 40% окупается за счет билетов, на 60% любой фестиваль окупается спонсорскими деньгами. Для того чтобы были большие спонсорские деньги, нужны большие свободные бюджеты. Это всегда очень понятные компании: банки, авиакомпании, пиво, автомобили. Большие европейские бренды ушли, американские компании ушли. А если не ушли, то точно не хотят светить своим гигантским логотипом на фоне войны. Остались те фестивали, которые могли позволить себе окупаться за счет билетов. Из больших фестивалей осталась «Дикая мята». Ушли все городские мероприятия, потому что нет свободных денег. Ушли все спонсорские большие вечеринки, все мероприятия. Хотя потребность в фестивалях только выросла. Людям необходимо куда-то ходить для того, чтобы просто не сойти с ума. Спрос огромный. 

Уместно ли сейчас проводить большие летние музыкальные фестивали в России?

Формат «большой летний фестиваль» постулирует такую норму: мы — супер, время — супер, мы — молодые, жизнь — впереди, все — клево, и лучшего времени, чем сейчас, нет. В этом задача фестиваля. И вот именно это кажется мне абсолютно неуместным. А концерты — да. Благотворительные мероприятия — да. 

Западные артисты продолжают приезжать в Россию? 

Мизерно, очень редко. 

Даже на корпоративы? Закрытые вечеринки? 

Скорее, они теперь не в России проходят, а в каком-нибудь Стамбуле. Где-то в нейтральных зонах. Этот рынок, скорее, умер. Его прямо сейчас нет. Артисты не ездят в Россию прежде всего потому, что им страшно. Когда ты внутри, какой-то там дрон в 20-миллионной Москве кажется ерундой. А вот если читаешь об этом в новостях, тебе кажется, что город регулярно подвергается ковровым бомбардировкам. Людям тупо страшно ездить в Россию.

К тому же банковские карты не работают в России.

Сплошные неудобства, да.

Ты не только музыкальными фестивалями занимался в России, ты делал кинофестивали. ММКФ, «Кинотавр»… Что с этими фестивалями стало? 

«Кинотавр» закрылся сразу.

Потому что это Роднянский.

Потому что это Роднянский. Я думаю, Александр Ефимович и так хотел его продавать. ММКФ как был, так и есть. Но ММКФ уже много лет — чудовище. Я ходил на открытие ММКФ лет пять, что ли, назад, и там Мария Захарова читала свои стихи. 

А могла бы и станцевать!

Если ты откроешь справочник фестивалей, то обнаружишь, что в России 700 или даже 800 кинофестивалей. Реальное значение имеют 5. Они либо закрылись, либо превратились во что-то чудовищное. Я знаю, что сейчас Абрамович делает в Геленджике фестиваль «Маяк». Есть фестиваль «Зимний», и это странный фестиваль. 2022 год должен был быть для киноиндустрии знаковым. Просто офигенным. «Серебряные коньки» выстрелили на «Нетфликсе». «Мертвое озеро» выстрелило на «Нетфликсе». «Эпидемию» все посмотрели. Начал приходить «Амазон». Было понятно, что сейчас придут большие деньги. «Нетфликс» заказал «Анну Каренину». Все это разлетелось к чертям. 

Западные артисты и режиссеры тоже в Россию не приезжают?

Они перестали приезжать еще в ковид. Тут надо сказать, что в Москву всегда с трудом приезжали западные артисты. И это всегда были гонорары, умноженные на два.

Почему?

Артист, когда планирует свой гастрольный тур, выбирает логистические решения. Для этого фестиваль должен быть встроен в путь артиста. Например, если Питер в каком-то смысле всегда был частью скандинавского пути, то Москва — уже нет. Чаще всего выступление артиста в Москве — это отдельный крюк, который отдельно оплачивается. Плюс к этому — непонятная страна, непонятный президент, куча рисков. Это всегда стоит дорого. Есть артисты, которых россияне годами безуспешно окучивали. 

Том Йорк, например.

Например. Но сейчас все совсем плохо. В Россию, конечно, перестали приезжать совсем.

Ты лично был очень активным и очень заметным участником того, что я называю «капковизацией» Москвы. Куча культурных событий, фестивали, театры, лайфстайл, ивенты. Город, так сказать, хорошел при твоем непосредственном участии. Все это происходило параллельно с ужесточением репрессивного аппарата. Ты понимал, что так не может долго длиться? Что эти процессы не могут одновременно уживаться долго?

Да, всегда. У меня не было никаких сомнений, что это все должно сломаться. Мне всегда казалось, что это абсолютно неадекватно. Эта система — неадекватная, она должна была рухнуть. Что не мешало мне в этом участвовать. При этом у меня довольно жесткие политические убеждения были всегда. Я ходил на митинг против разгона НТВ. Писал письма в «Новую газету», когда мне было 15. Я ходил на все митинги всегда: и когда на них было 30 человек, и когда на них было 30 тысяч человек. И вот эта оправдывающая идея про то, что лучше взять бабки и потратить их на что-нибудь хорошее, — она для меня срабатывала очень долго. 

Вася, а в чем была ошибка? И была ли эта ошибка? У людей, которые открывали кофейни, ходили в эти кофейни, обустраивали парк Горького, делали музеи, делали «Афишу», строили пространства для нормальной жизни. В чем их ошибка? В чем их вина?

Вины нет. Ошибка есть.

В чем она?

Ты должен определиться, вокруг каких ценностей ты рубишься. Как бы патетически это ни звучало, но сначала права человека, независимые суды и свободная пресса, а потом все эти прекрасные сервисы и пространства. Мы исходили из идеи, что построим такие декорации, что в них захочется жить по-другому. А это очень архитектурная идея: ты создашь такой интерьер, что в нем человек начинает вести себя иначе. Отчасти это так, но на глобальном длинном уровне это так не работает. Я думаю, что это была очень большая ловушка, это была канализация протеста, попытка увести его в креативное стойло. Я признаю, что был неправ, я знаю, где был неправ, и знаю, где мог сделать лучше, но я совершенно не хочу, чтобы мы сидели и посыпали себя пеплом. На самом деле много сделано, и сделано хорошо. Эти наши заблуждения во многом были искренни, мы же хотели правда сделать хорошо, мы правда так думали.

И мало кто в принципе допускал возможность танка, который приедет и все раздавит.

Абсолютно. Я был уверен, что случится что-нибудь ужасное, но только с нами. Мы всегда себя воспринимали как жертв режима и думали, что репрессии будут усиливаться здесь. Традиционно е**нут по Воронежу. Но е**нули не только по нему. Вышли во внешний мир.

А они не считают, что это внешний мир, в том-то и дело, они считают, что этот мир принадлежит им тоже.

Да.

Ты в одном интервью сказал, что сейчас быть человеком из России — это очень большое испытание. Что ты имеешь в виду?

Я имею в виду, что это очень сложная позиция, она супернеудобная. Ты не можешь никогда расслабиться, тебе надо все время объяснять, как ты думаешь, любой разговор надо начинать с того, какие у тебя взгляды. Это большое испытание.

Ну, в этом смысле гораздо удобнее прямо сейчас вернуться в Москву на ближайшем автобусе. И никому ничего не объяснять.

Да, но ты знаешь, при этом такое чувство клевое, когда ты говоришь, что думаешь. Тяжесть процессов окупается внутренним миром.

Публикации проекта отражают исключительно мнение авторов, которое может не совпадать с позицией Института Кеннана или Центра Вильсона.